17 мая 2013 года в Тбилиси в Международный день борьбы с гомофобией небольшая группа активистов за права ЛГБТ столкнулась с тысячами контрдемонстрантов во главе с православными священниками. Демонстранты держали плакаты, такие как: «Нам не нужны Содом и Гоморра в Грузии». Толпа с крапивой в руках прорвалась через полицейский кордон и напала на активистов. Правоохранительные органы вынуждены были спасать правозащитников. Ниже о случившемся рассказывает Гиорги Киконишвили, который присутствовал на акции.

16 мая 2013 года мы уже знали, что боги, в лице Грузинской православной церкви, объявили о масштабной мобилизации против восставших. Накануне сотни солдат Христа с крестами и крапивой в руках стояли на страже главного проспекта столицы. Тогда стало ясно, что на следующий день их число возрастет до десятков тысяч. Всегда легче объединить людей для защиты богов, а не других людей, и получить от этого выгоду.

В тот же вечер мы твердо решили, что выйдем 17 мая на улицы и отметим Международный день борьбы с гомофобией, трансфобией и бифобией. Мы должны были напомнить людям, которые за 20 лет прошли четыре войны, что ненависть — это ошибка, которая наносит вред не только геям, а и всем остальным. Но, как вы знаете, люди больше доверяют богам, чем друг другу.

«Salve — место встречи свободного общества»

Те из нас, кто все еще верил друг в друга, собирались в баре у площади Свободы. Он назывался Salve и был местом, куда приходили молодые пьяницы, курильщики, отчаявшиеся, брошенные возлюбленные, геи, бисексуалы, гетеросексуалы (это было то время, когда трансгендеры не показывались в общественных местах), новые и заядлые хипстеры, претенциозные и серьезные интеллектуалы, будущие политики, подающие надежды, талантливые и бездарные музыканты, фотографы, поэты и писатели, в общем — представители свободного общества. Куда бы я пошел вечером 16 мая 2013 года? — Конечно, в Salve, напиться. Я смотрел, как наши друзья, хорошие ребята, готовились к завтрашнему дню.

Честно говоря, особых приготовлений не было, как и настроения. Тогда мы не знали, что предстоит увидеть завтра, и пока еще во что-то верили. Ни у кого не возникала вопроса, стоит ли завтра выходить. В основном мы обсуждали возможные угрозы. Мы рассматривали варианты разгона нашего митинга. Но потом переключились и начали шутить про крапиву, запивая это ужасной чачей из  Salve.

«Кикон, я не смогу завтра прийти на митинг», — сказал мне мой друг-анархист. Несколько дней до этого мы обсуждали с ним необходимость создания антифа в Грузии, и даже рассматривали возможность осуществления этой идеи. Этот друг, под каждым моим антифашистским постом в Facebook пишет: «ANTIFA!!!».

Я никогда не спрашиваю людей, почему они не приходят на митинг 17 мая. Не делал это до 2013 года, а после — тем более. Страх перед большинством настолько силен, что для меня неприемлемо взывать к совести кого-либо. Тем более, когда сам испытал это на своей шкуре — дрожащими ногами шел на митинг. Единственное, что вы можете сделать в это ситуации — предоставить им гарантии безопасности. Но как это возможно, если у вас у самих их нет. Поэтому я ничего у него не спросил. «Я знаю, что ты боишься. Я тоже боюсь», — подумал я. Еще одна стопка чачи.

«Просто, знаешь что, приятель, я — анархист, а полиция будет охранять этот митинг. Я не могу выйти на митинг, который охраняет полиция, я — анархист». Я ни о чем не спрашивал, но он продолжал объясняться. В тот момент я предпочел бы, чтобы он замолчал. Вспомнил, как за день до этого мой близкий друг из ЛГБТ-сообщества сказал, что не понимает, почему мы идем туда, и вообще, в чем идея шествия. С ним я тоже не спорил. Если гей, выросший в Грузии, в этой среде, не может понять идею антигомофобии, тогда я не вижу причин спорить с ним.

«Не хочу, чтобы меня били, и чтобы я начал ненавидеть эту страну еще больше» — это самая честная причина отказа, которую я слышал. В конце концов, я знаю гея, чья семья увидела его по телевизору во время митинга в прошлом году, и его жизнь кардинально изменилась. Как можно заставить кого-нибудь выйти на митинг после такого?

«Значит, увидимся завтра на акции», — насмешливо говорит мне старый друг. В подростковом возрасте мы много времени проводили в его доме. Слушали Джима Моррисона, смотрели «Забриски-пойнт» и бесконечно говорили о свободе. Обсуждали его серьгу — он был одним из первых парней, кто проколол себе ухо. Затем он поехал учиться в Москву. Когда он вернулся, мы говорили о возвышенной красоте русских женщин. Можете представить, насколько интересно мне было. Внимательный слушатель сразу бы понял, чем обернется его риторика и заметил бы, что иногда все безумно банально, и разговоры о красоте русских женщин непременно приведут к теме развращенных, «европейских педиков» и запрета гомосексуализма.

«Я знаю, что ты — придурок, но не говори, что собираешься на контрдемонстрацию завтра», — спросил я его прямо. Он, конечно же, смеясь подтвердил: «Да, я буду по другую сторону». Он правда смеялся. Ему по-прежнему непонятно, почему я больше с ним не здороваюсь. А я не понимаю, почему мои друзья удержали меня, когда, впервые в жизни, мне захотелось кого-то избить в баре. Тогда я понял, что у 16 мая 2013 года был вкус отчаяния. Я пришел домой и увидел сообщение в Facebook: «Пидарасты, вы увидите, что мы с вами завтра сделаем!!!». Автором сообщения была моя старая одноклассница, над которой ужасно издевались в школе, а мы с двумя другими одноклассниками пытались защитить ее. Это была девушка, которая никогда не узнает, как люди, которые превратили ее жизнь в ад, стали ее ближайшими друзьями. Это была девушка, которая прекрасно понимала, что такое угнетение. «Не поддерживай их, не выходи на контрдемонстрацию. Ты совершишь ошибку и будешь жалеть, поверь мне», — ответил я и пошел спать.

«Сегодня ведь все будет мирно?»

17 мая 2013 года я проснулся, оделся, выпил кофе и вышел из дома. «Мы сделаем из них фарш для хинкали», — услышал я в метро. «Конечно, брат. Чем они думали, решив выйти на улицы», — сказал другой.

Я отошел от своих мыслей, осмотрел вагон и понял, что он полон моих ровесников, 20-25-летних, ругающихся, плюющихся людей. Он полон людей, идущих на контрдемонстрацию. Оказалось, я вошел в толпу насильственно настроенных людей и сел посреди них. Я напрягся. Выйдя из метро, осознал, что теперь все серьезно. Я увидел десятки тысяч людей на проспекте Руставели. Воздух был тяжелым.

Пушкинская площадь была окружена полицией. Первый полицейский, который встретился мне на пути, оказался моим старым приятелем. «Сегодня ведь все будет мирно?» — спросил я его, улыбаясь, ожидая ответа. «Конечно, Гио, по милости Божьей, все будет мирно», — сказал он улыбаясь. Я не стал улыбаться в ответ. Если даже полицейский надеется на бога — это явно не к добру. Или, возможно, это была злая шутка. Но думать об этом не было времени. «Да, мы когда-то были знакомы. Он — журналист», — услышал я, как он говорил своему коллеге. Вероятно, он пытался оправдаться, что 17 мая знаком с гомосексуалистом. «Я здесь не как журналист. А вы — придурки, как будто сами не знаете», — подумал я и направился к площади.

Как только мы там появились, они представили нам план обеспечения безопасности. Сказали, что здесь стоит желтый автобус, и, в случае чего, мы можем им воспользоваться. Что может случиться? Я ничего не понимал, был сильно озадачен. Поэтому мне трудно детально описать то, что происходило на площади, где собрались несколько, почти всеми забытых людей. Никто не знал, что может произойти в ближайшие несколько минут и часов. Я дал интервью журналистам, но сейчас уже ничего не помню, что говорил.

«Разваливающийся желтый автобус — символ нашего спасения»

Вскоре раздался шум. Журналисты направились к площади. Я подумал, что пришел какой-нибудь посол. Кто-то крикнул, что они собираются разогнать нас. Я был уверен, что они не посмеют. А затем услышал крик: «беги!». «Ох, от этих истеричных геев одни нервы», — подумал я и медленно двинулся к площади, без паники, чтобы понять, что там происходит.

Отчетливо помню, что тогда произошло. С тех пор я помню все. Моя растерянность улетучилась мгновенно, когда мимо моего лица пролетел первый камень, унося с собой все мои детские убеждения и взгляды на мир и человечество.

Я не мог в это поверить. Они бросают в нас камни? Они забрасывают нас камнями? Я поймал себя на мысли, что бегу к желтому автобусу. Оглянулся и увидел, как десятки тысяч людей, будто цунами, стремятся уничтожить нас. Я не мог кричать, я просто бежал, а в голове крутилась одна фраза: «Мы слишком молоды, чтобы это действительно произошло!».

Разваливающийся желтый автобус — символ нашего спасения — поехал. Его все еще окружали люди. Они пинали его и материли нас. Там был один фотограф, который снимал нас, а затем плюнул в окно автобуса, где был я. Я помню звуки камней, ударяющихся о стены и окна. Мы поехали вниз по улице Леселидзе. Люди выходили из магазинов, кафе и домов, размахивали кулаками и кричали, но я не обращал на них внимание. Это уже не имело никакого значения.

Только один парень привлек наше внимание. Он пробежал за автобусом весь путь от площади Свободы до Ортачала. Чего он хотел? Зачем столько усилий? Никто не мог понять. «Может, он тоже гей, и мы случайно оставили его? Давайте остановимся и впустим его», — пошутил один из нас. Шутка вовсе не была смешной, но было крайне важно, что мы хоть как-то засмеялись, сидя в желтом автобусе 17 мая 2013 года.

Автобус отвез нас за город. Оттуда мы направились в дом нашего друга. Из Facebook мы узнали, что в городе беспорядки. Информационные агентства, интернет-издания, крупные мировые телеканалы сообщали, что в постсоветской стране, в Восточной Европе, в столице Грузии, десятки тысяч людей с крестами и камнями во главе с духовенством нарушили мирный митинг нескольких десятков ЛГБТ-активистов. Несколько людей получили ранения, жертв нет.

«Грузия разве не христианская страна?» — удивлялся в комментариях один иностранец. Некоторые СМИ иллюстрировали новость моей фотографией, когда я смотрел из окна автобуса. «Что у меня с лицом? На кого я похож? Убери это, не показывай мне больше», — попросил я своего друга. «Что с тобой, парень? Ладно, уберу», — удивился он.

Телефон не переставал звонить. Я коротко отвечал: «Мы живы, не волнуйтесь». Неожиданно позвонил мой друг-анархист. Я взял трубку, не зная, что будет дальше:

• Кикон, ты как?
• Не знаю. Мы живы. Остальное ты и в телевизоре видел.
• Да, видел и… не знаю. Не понимаю, что за фигня происходит.
• Да, знаю.
• В общем, не знаю как сказать, приятель… прости меня за тот день.
• Ладно. Забей. Сейчас о другом надо думать. Видишь, с чем пришлось столкнуться?
• Да, конечно, теперь вижу.

Я не мог дождаться, когда окажусь дома, упаду на кровать, закрою глаза и буду спать, как убитый. Я еле добрался до автобусной остановки, где встретил своего друга-гея, который не понимал идею нашего антигомофобного шествия. Дома в мой адрес летели фразы: «Зачем ты пошел туда?», «Чего добивался?», «О чем думал?». Я чуть не сошел с ума. Купил пиво. Закрылся в своей комнате с двумя друзьями. Мы выпивали допоздна.

Перед тем, как я лег спать, в комнату зашла мама. «Я сгоряча наговорила на счет того, зачем ты туда пошел. Ты же знаешь, что мы тебя поддерживаем?», — сказала она с испуганным лицом. «Да, знаю, но сейчас не хочу ни о чем думать. Хочу спать», — холодно ответил я, но в душе благодарил членов семьи, друзей и всех, кто понимал, почему мы пошли туда, всех, кто в тот день верил в людей, а не в богов. Ложась спать, я думал об отце, которого я видел в последний раз, когда мне было пять лет. 2 июля 1993 года его застрелили русские солдаты во время войны в Абхазии.

«Как брат, бегущий за братом для убийства»

Утром меня разбудил телефонный звонок. Мой друг — молодой, образованный, левых взглядов гетеросексуальный парень позвонил мне 18 мая 2013 года с просьбой помочь ему эмигрировать. Он хотел уехать в Скандинавию.

«Ты же понимаешь, как я могу остаться здесь после вчерашнего? Я ношу серьгу, длинные волосы. Им этого достаточно, они меня не пощадят. Ты знаешь, что нужно сделать, чтобы уехать отсюда? Вчерашние события поспособствуют мне в этом, не так ли?». Я сделал глубокий вдох, пытаясь ответить ему спокойно. «Представляю, что ты сейчас чувствуешь, но я понятия не имею, какие процедуры нужно пройти. Я никогда не думал уезжать», — ответил я и быстро закончил разговор.

Я пошел на кухню, сварить кофе. По телевизору сообщали, что гетеросексуальный священник требовал запрета «пропаганды гомосексуализма». Следующий сюжет был с пресс-конференции, где мой старый знакомый требовал того же. Я помню его дом в Сололаки, где мы вместе слушали Джима Моррисона, смотрели «Забриски-пойнт» и  бесконечно говорили о свободе.

Я чуть не забыл о своей однокласснице. Я точно знал, что получу от нее длинное сообщение — не сомневался в этом. Она прошла через адский гнет. Невозможно, чтобы вернувшись домой с контрдемонстрации, она не сожалела, что стояла с людьми, бросающими в нас кресты и камни. По крайней мере, она знала, что камни бросали в ее дорогого друга детства. Я зашел в Facebook и получил от нее короткое сообщение: «Видишь? Я же говорила, мы уничтожим вас, пидарасты!».

16, 17, 18 мая — дни человеческих трагедий. Это трагедия граждан, прошедших четыре войны за последние 20 лет, осиротевших, голодающих, избитых, замученных, молодых или старых, которые стали инструментом в руках политически мотивированного духовенства. Это были дни трагедий, навсегда разделивших друзей, людей, которых выгнали из домов, людей, которых избивали, людей, введенных в заблуждение богами. 16, 17, 18 мая — трагические дни людей, стоящих по обе стороны баррикады. Потому что нет ничего хуже, чем видеть, как за человеком бегут его сограждане, чтобы убить его — как брат, бегущий за братом для убийства.

С тех ужасных событий прошло пять лет. Мы были свидетелями множества трагедий до и после этого. Мы наблюдаем их каждый день, иногда не обходится без жертв. Мы видим женщин, убитых членами семьи, а также трагические истории людей, ставших жертвами безразличия правительства. Мы видели разгоны, закидывания камнями, оскорбления, плевки. Мы видели худшее — как они убили, а затем сожгли тело женщины-трансгендера Саби Бериани, а на следующий день половина города отмечала это. Трудно верить во что-либо в городе, где празднуют смерть невинного человека. Это сложно, но может быть, не невозможно? Сколько трагедий нужно пережить, чтобы снова поверить в человечество? — А не в богов войны, ненависти и смерти.

Вам представлена укороченная версия статьи Гиоргия Киконишвили. Оригинальный материал впервые был опубликован на грузинском языке на сайте Equality Movement.