Л. К. общественный деятель, г. Цхинвал.

Когда однажды утром мне мой муж сказал, что в Кехви [10 км к северу от Цхинвала] расстреляли на бензоколонке одну семью — мужа, жену и двух детей, то я сказала: «Так им и надо!». И только потом, когда я представила этих детишек, я поняла, что я уже не женщина, я уже не мать и я не человек. Я поняла, что если я не буду себя спасать, то погибну окончательно.

Мне как представителю смешанной, грузино-осетинской семьи было страшно наблюдать за своей мамой, грузинкой, которая всю жизнь была социально-активной личностью, была большим общественным деятелем. Она была очень красивой и сильной, всегда была на виду. И мы, вся семья, боготворили ее. Но в одночасье она превратилась в слабое, закомплексованное существо! Превратилась в человека, которого надо было защищать.

После Зарской трагедии [расстрела более 30 осетинских беженцев грузинскими вооруженными формированиями 20 мая 1992 года] мама позвонила своей сестре и сказала: «Передай всем, что сегодня я похоронила всех вас, а вы должны похоронить меня, потому что меня нет у вас, а вас нет у меня». И это была самая большая трагедия для нее.

«Она меня спасла от моих внутренних демонов»

Таких эпизодов было много, я не буду о них всех рассказывать, я просто сейчас в нескольких словах описала тот фон, на котором я начала работать и заниматься миротворчеством. В то время это не было моим призванием. Это была возможность, которой я воспользовалась, чтобы избавиться от внутренней жестокости и от всего того страшного, наносного, что появилось во мне после начала конфликта.

И в 2004 году вдруг в моей жизни появилась Манана Мебуке. Я даже не помню как это было. Но мое сердце начало оттаивать именно с ее появлением. У нее муж был тяжело ранен в Абхазии, вследствие чего он умер. Она фактически возглавляла две организации: «Союз ветеранов», который когда-то возглавлял ее муж, и «Союз жен инвалидов и вдов участников вооруженных конфликтов Грузии». И она, которая была младше меня на 10 лет, для меня была как учитель, как духовник, наверное, который меня тихо-тихо спасала от всех моих внутренних демонов. Покой в мою душу внесла она.

Манана была большим патриотом своей страны и она очень сильно страдала от того, что там происходило. Она всегда говорила, что «моя Грузия недостойна того, что здесь происходит». Она очень тепло относилась к нам, к осетинам, к Южной Осетии. Она сострадала нам. Ей было очень неудобно за все, потому что Манана часто сюда приезжала, все видела своими глазами.

Братская могила

2008 год для Мананы был катастрофой! Мы с ней активно сотрудничали, потому что я ей так же искренне доверяла. Я ей позвонила и сказала: «У нас Дубовая роща усеяна трупами грузинских солдат. И в городе уже стоит запах, поэтому их надо вывезти, иначе их закопают в братскую могилу. Сделай что-нибудь!».

Она мне вечером звонит и говорит: «Я ходила и в Министерство здравоохранения, и в Министерство обороны, еще кое-куда, но мне ответили, что в Южной Осетии нет ни одного погибшего грузинского солдата».

К счастью, осетинская сторона проявила гуманизм, были заказаны гробы и их не просто закинули в яму. Их положили в гробы, позвали священника, который их отпел и только после этого их захоронили в братской могиле. И только после того, как сюда приехал [тогдашний комиссар по правам человека Совета Европы, Томас] Хаммерберг и ему доложили ситуацию, он поехал в Грузию и только тогда они прислали сюда огромные рефрижераторы, холодильники и привезли священника из [близлежащей грузинской деревни] Никози, который их отпел, и после этого их увезли.

«Никогда ничего общего с грузинами у меня не будет»

Что было потом седьмого августа [2008 года], мы все знаем — президент Грузии нас всех уложил спать, а в 12 часов ночи начал нас бомбить кассетными бомбами.

С 8 августа Манана постоянно мне звонила. Постоянно! «Лира, как вы? Что с вами? Как дети? Лира, спрячьтесь! Лира, Лира, Лира…».

Она проклинала всех и вся на свете, плакала в трубку, дошло до такого абсурда, что уже я ее начинала успокаивать. Я ей говорю: «Да успокойся ты! Выживем мы».

Восьмого августа 2008 года, наверное, это будет звучать страшно, но я почувствовала облегчение. От того, что мне не нужно уже метаться между осетинами и грузинами. Грузинская кровь, грузинская культура, мать грузинка, любовь к дедушкам, бабушкам — это все было во мне. Вся моя сознательная жизнь прошла в Советской Грузии, я выросла в ней, в Советской Южной Осетии. И мой менталитет очень отличался и сейчас отличается от чистокровных осетин!

И даже сейчас я в угоду кому-либо не скажу, что ненавижу грузин. Кого я ненавижу, я четко знаю. Но тогда, я почувствовала облегчение, я подумала: ну все! Мне не надо больше выбирать. Все точки были расставлены. Никогда ничего общего с грузинами у меня не будет.

Во-первых, для меня все встало на свои места. Во-вторых, решила я, весь мир узнал, наконец, кто есть кто. Я подумала про себя — а теперь, мы будем строить новую Осетию, у нас будет новое будущее. Я как историк знаю, что после каждой войны в стране начинается созидательный процесс. Потому что трагические события всегда объединяют народ. Я это знала, как и то, что сейчас, вот на этих руинах и развалинах, рождается новая Осетия. И для меня это было счастьем.

«Мы ничего на самом деле не можем сделать!»

После войны, в октябре 2008 года, мне позвонила Манана и сказала: «Лира, наши женщины хотят встретиться с вами». Я решила, что она сошла с ума! Это была южно-кавказская встреча. Там были абхазки, должны были быть, но они не приехали в знак протеста. Там был Нагорный Карабах, Азербайджан, Армения, Грузия.

Я хотела отказаться от поездки, но когда я увидела состав грузинской делегации, я обрадовалась и передумала. Я четко решила ехать, потому что у меня была прекрасная возможность сказать им все, что я думала, к чему я пришла. Это была возможность поставить окончательную точку над всеми отношениями в сфере миротворчества. Я решила, что больше никакого миротворчества! Мы ничего на самом деле не можем сделать!

Мы когда начали говорить на этой встрече, там одна участница из грузинской делегации очень эмоционально вдруг «налетела» на нас и говорит: «О чем с ними говорить?! Видно же, что это задание спецслужб, это не их текст, а спецслужб». В общем, дело чуть до драки не дошло. Это был кошмар. Но я не жалела, что мы поехали.

У нас была возможность сказать всё, что мы хотели. И нас слышали наши подруги из других республик.

«Это Цхинвал, а не Гори»

В ноябре меня и Манану пригласили в Стокгольм наши доноры из [шведской организации] «Квина Тилл Квина».

Я не могла говорить неправду в присутствии Мананы и Манана не могла говорить неправду в моем присутствии. На этой расширенной пресс-конференции, где было около сорока человек, задавали очень важные, принципиальные вопросы.

И когда я повесила большое фото — разрушенный Цхинвал, одна из журналисток из зала встала и сказала: «Извините, пожалуйста, я знаю этот снимок. Это же Гори, который разбомбили русские самолеты!».

Я растерялась и посмотрела на Манану. Манана ответила, причем спокойно подняла голову, хотя я чувствовала, что ей было это неприятно: «Это Цхинвал, а не Гори». Манана была очень достойным партнером. И я ей доверяла с закрытыми глазами.

К сожалению, Мананы Мебуке больше нет с нами. Она скончалась 6 марта, 2016 года. Вечная ей память.

[Читайте голос с другой стороны конфликта: Г. В., житель села Сарибари Каспского муниципалитета — «Если бы между нами не стояли русские»]

Это отредактированная версия истории, предоставленной для Университета Джорджа Мейсона Ириной Келехсаевой при финансовой поддержке USAID, а также Фонда конфликтов, стабильности и безопасности Великобритании. Все названия мест и терминология используются со слов авторов и могут не отражать взгляды OC Media или Университета Джорджа Мейсона.