Нона Букиа, 67 лет, живет в деревне Хурча, граничащей с Абхазией, на западной стороне реки Энгури (Ингур). Букиа возглавляет местное отделение женской правозащитной организации «Сухумский фонд» и считает, что насилие в семье и рост других социальных проблем напрямую связаны с ростом бедности, вызванным закрытием абхазских контрольно-пропускных пунктов (КПП) три года назад.

«Хурча почти полностью зависела от Абхазии. Я переехала сюда в 1970 году, но знаю, что и за много лет до этого жители деревни были тесно связаны с Набакеви [в Абхазии]. Я из села Кахати [на западе Грузии], но […] поселилась в Хурче со своей семьей».

«В 1993–1994 годах, когда в нашей деревне открылся [Сухумский] фонд, даже многие жители Зугдиди не знали, что Хурча — это [контролируемая] территория Грузии».

«До того, как построили мост через Энгури, мы получали все в Абхазии — школа, учеба, образование, здравоохранение. Когда три года назад закрыли КПП [между территориями, контролируемыми Грузией и Абхазией], мы внезапно оказались в тупике».

«Жители Хурчи страдали от безработицы в течение многих лет и до закрытия, но местные женщины хотя бы могли переходить через мост в Абхазию, чтобы торговать и заработать немного денег. После закрытия женщины стали мигрировать на заработки за границу».

«С Набакеви у нас теперь связь только по телефону. Они говорят нам, что им нелегко, они чувствуют себя в изоляции, но с нашей точки зрения, они имеют большую свободу передвижения, чем мы. Каждые полчаса оттуда ходят автобусы в Гали, Чубургинджи и Очамчире. Однако у них другая проблема: они чувствуют себя угнетенными».

«Их как будто постоянно кто-то толкает, угрожает их прогнать с их земли, если они не будут платить налоги. Их контакты с Грузией постепенно угасают. Они приезжают на эту сторону границы, только чтобы получить свои пенсии».

«Оккупация ощущается повсюду. Не только они оккупированы, но и мы тоже. Оккупация Абхазии — это оккупация и наших деревень».

«Корень домашнего насилия в бедности»

«Я работаю над [проблемой] домашнего насилия в Хурче и Коки [соседней деревне]. Когда КПП были открыты, мы также помогали пострадавшим из Набакеви. Само существование этого фонда было для них спасением. Со мной работал тамошний адвокат».

«Насилие в семье коренится в бедности и часто сопровождается алкоголизмом. Когда я начала здесь работать, я уже была местной жительницей, но все еще не знала многих семей. Теперь я знаю, что в большинстве домов есть признаки домашнего насилия, но из-за менталитета жителей деревни полицию вызывали только один раз».

«Эта деревня слишком мала, чтобы предавать гласности такие случаи. У меня был случай, когда мне ночью позвонила женщина, и мне пришлось быть аккуратной, чтобы разрешить эту ситуацию. Насильник спросил меня, что я делаю у них в дверях в такой поздний час. Я ответила, что мне сказала полиция, что они слышали тревожный шум из этого дома, и что они сказали мне об этом, зная, что я работаю с такими проблемами. Я не хотела, чтобы он заподозрил, что это его жена мне позвонила. Иногда моя работа требует от меня творческого мышления».

«Выявив насилие в семье, мы приглашаем насильника и пострадавшую на консультации с психологами и юристами для их реабилитации. При «Сухумском фонде» также есть приют, но к счастью, нам никогда не приходилось направлять туда пострадавших. С тех пор, как фонд начал работать, женщины знают свои права».

«Те, у кого есть дети, обычно переезжают в [столицу региона] Зугдиди или в Тбилиси. У нас есть отличный детский сад, который был построен для детей, живущих в Абхазии, чтобы не допустить их русификации. Но сейчас там только 12–15 детей, и здание полупустое».

«У нас здесь нет школы. Ближайшая находится в Коки [в 4 км], и детей каждый день возят туда и обратно. Раньше они ходили в школу в Набакеви, но последний ученик с этой стороны [с контролируемой Грузией территории] закончил школу в прошлом году».

«Одна из наибольших проблем у нас — это отсутствие надлежащего транспорта. Мы находимся в очень тяжелом положении: мы заперты. Нашу деревню обслуживает только один автобус. Во время [президентских] выборов мы попросили отправлять дополнительный автобус по воскресеньям. Но как только выборы закончились, начальника [местного] транспортного отдела сменили, и дополнительный автобус отменили — так что нам снова надо продолжать требовать его».

«Тяготы»

«Вот на что похожа Хурча: допустим, вы хотите поехать на работу в Зугдиди, вам придется много тратить на дорогу. Без общественного транспорта вы должны заплатить 11 лари (3 доллара США) за такси, что не оставит вам много денег на другие вещи. Поэтому мужчины предпочитают сосредотачиваться на своем доме и земле, а женщины мигрируют. По моим оценкам, уехали женщины из 25 семей, в основном в Грецию, Италию и Польшу. Нас осталось только около 80–85 человек.

«В этой деревне у нас много трудностей, и все это напрямую влияет на женщин. У нас нет поликлиники. Мы просим ее [построить] на протяжении многих лет, но все еще ничего. Официально, Хурча — это район Коки. Оттуда педиатр и фельдшер приезжают к нам раз в неделю. В [документе, определяющем план развития деревни] они заявили, что построят клинику, но средств не хватило. Поэтому, когда они построили торговый центр, мы потребовали выделить небольшую комнату для врача. Но нам сказали, что собираются построить новую клинику по современным стандартам. Мы все еще этого ждем. При необходимости, мы вызываем скорую помощь, но часто она едет слишком долго».

«В нашей деревне не так много земли. У нас даже нет теплиц для работы. Один человек выиграл тендер на тепличное оборудование три года назад, и все. Как правило, проекты здесь не реализуются, и выиграть тендер сложно. Когда КПП были открыты, сюда приезжали неправительственные организации, но в основном для сбора информации, а не для оказания помощи местным жителям. Правительство говорит, что наше местоположение слишком нестабильно, чтобы финансировать проекты и впоследствии отслеживать их».

«Мужчины не очень хотят заниматься физическим трудом. Даже если бы хотели, здесь не так много работы. Когда в Анаклии [глубоководном порту] будут проекты, они, вероятно, пойдут туда. Мы возлагали на этот порт большие надежды. Правительство хвасталось, что нас там примут на работу, но, похоже, это не удастся».

«Невозможно свободно передвигаться»

«Когда работал КПП через мост, у людей с той стороны было больше контактов с нами. Многие даже не могут позволить себе приехать через Рухи. Из-за этого их связи с нами постепенно ослабевают. Они, бывает, приезжают только за пенсией, но [абхазские власти] имеют тенденцию мешать им и в этом. Они требуют показать вид на жительство. Когда они видят, что у них есть грузинский паспорт, Абхазия отменяет их пенсии, чтобы не дать им получать пенсии и отсюда, и оттуда».

«Кроме как в Рухи, больше нет другого КПП. Там камеры видеонаблюдения через каждые 100 метров, никто не может пересечь [линию разделения]».

«В таких деревнях, как наша, оккупация ощущается во всем. В Ганмухури колючая проволока проходит по двору дома школьной учительницы. Она должна информировать власти, чтобы иметь возможность ходить в школу и преподавать».

«Невозможно свободно передвигаться, негде работать, выйдешь, целый день будешь ходить и ни к чему не придешь. Это чувствуется на каждом шагу, каждая такая деревня, как наша, чрезвычайно оккупирована».

Для удобства читателей, редакция предпочитает не использовать такие термины как «де-факто», «непризнанные» или «частично признанные» при описании институтов или политических позиций в Абхазии, Нагорном Карабахе и Южной Осетии. Это не отражает позиции редакции по их статусу.